Интервью с Владимиром Спиваковым

– Владимир Теодорович, оркестр «Виртуозы Москвы» был в Старом Осколе три года назад при поддержке фонда Алишера Усманова «Искусство, наука и спорт». Сегодня вы вновь даете концерты на белгородской земле, в этот раз – благодаря поддержке компании «Металлоинвест». Как вы оцениваете такую инициативу – проводить в небольших городах подобные культурные акции?

– Алишер Бурханович действительно помогает нам от души, и, думаю, этой нашей поездки просто не случилось бы, если бы не его личное участие и помощь Металлоинвеста в организационных вопросах, и в финансировании. И такие благотворительные акции – это замечательно и говорит о том, что Алишер Усманов не только успешный бизнесмен, но и человек, который заботится о людях. Мы только что вернулись из поездки. Были в Мадриде, в музее Гуггенхейма в Бильбао, потом давали концерт Париже, на открытии выставки картин из коллекции Сергея Щукина. Кстати, так случилось, что после кончины Щукина часть выставки оказалась в Эрмитаже, а часть – в Пушкинском музее. И соединились они только в Париже. Там ранний Пикассо, Матис, Гоген… И я был свидетелем тому, как французы плакали у картин. Такое бывает. Я, например, когда в юности впервые попал в галерею Уффици во Флоренции и увидел Ботичелли, то очень разволновался… Или когда музыку Рахманинова слушаю, то что-то такое происходит, даже стесняешься яркости своих эмоций… Так действует настоящее искусство. Когда по телевидению смотришь – это одно, а когда живьём – такая духовная энергия исходит, такая сила колоссальная. И вот после этого – Губкин и Старый Оскол. Нам было очень приятно вновь приехать сюда, уже как к старым друзьям. Ведь три года, они пролетают очень быстро, правда? И даже незаметно. Думаю, что прав был французский философ Паскаль, сказав, что наша жизнь – это мимолётное воспоминание об одном дне, проведённом в гостях…

– А где ваша легендарная скрипка? Она сейчас с вами?

– Нет, сейчас скрипка не со мной. И на сцену с ней я выхожу нечасто, потому что скрипка требует постоянной тренировки. Я как ответственный человек считаю, что перед оркестром играть надо так, чтобы это было на высшем уровне, понимаете, да? Сегодня у нас было четыре солиста. Ведь это очень впечатляюще, когда с последнего пульта встаёт человек и так классно играет! Я, например, получаю удовольствие и радуюсь за них.

– Владимир Теодорович, у «Виртуозов» богатая история, практически 40-летняя. Расскажите, пожалуйста, о самом запоминающемся концерте.

– Через два дня, когда случилось землетрясение в Армении, мы играли концерт во Флоренции. И там, проходя по мосту, я увидел двух монашек из католического общества милосердия, они стояли с какой-то коробочкой, на которой было написано: «Собираем пожертвования для тех, кто пострадал при землетрясении в Армении». Там было всего 10 тысяч лир. И тогда я пригласил их вечером в церковь Святого Лоренца, где мы выступали, и весь свой гонорар – более 50 тысяч долларов – мы отдали этому обществу милосердия, которое потом передало деньги в Армению. Когда мы играли «Прощальную симфонию» Гайдна со свечами, люди плакали… Так же было и когда произошла Чернобыльская катастрофа. И ещё было много подобных вещей.

– Скажите, есть ли разница – играть в здании церкви или на сцене?

– Конечно, есть. Храм – это всё-таки духовное заведение, и некоторые вещи там нельзя играть. Но есть гениальные произведения, такие как «Всенощные бдения» Рахманинова или литургия Чайковского. У нас, например, вообще в храмах только хор поёт. В католической церкви другая традиция – там можно играть оркестрам, они, я думаю, привлекали этим очень много людей, потому что исполняли мессы Баха, Моцарта, там дирижировали крупнейшие музыканты, играли замечательные оркестры.

– Владимир Теодорович, вы – артист мира. Это престижный титул. Скажите, даёт ли он вам какие-то возможности?

– Даже не знаю… Вообще–то я не очень пользуюсь всякими возможностями. Не люблю просить. Только вот за детей или за больных, потому что когда просишь за других, тогда легче. За себя я никогда не просил, не прошу и не хочу просить. Вот есть, например, у меня Орден Почётного Легиона (Спиваков показывает на маленькую красную точечку на лацкане пиджака – авт.), эту награду даёт только президент страны и о ней знают все французы, иногда даже воинское приветствие мне отдают. Она тоже даёт некоторые права, к примеру, дети могут учиться в каком–то высшем учебном заведении, ещё что-то, но я этого не знаю и не пользуюсь. Мои дети и так учились, и всё хорошо.

– Есть Владимир Спиваков-скрипач, а есть Владимир Спиваков-дирижёр. Кто из них вам ближе?

– Трудно сказать, я же всё равно связан с музыкой. И там музыка, и здесь музыка… Знаете, это как Евангелие или Библия. Сложно определить, какая история из этих священных книг вас не тронет. Так и здесь.

– Многие начинающие молодые скрипачи сталкиваются с кризисом, когда хочется оставить инструмент, перестать заниматься музыкой. Было ли нечто подобное в вашей жизни? И вообще, нужно ли заставлять себя заниматься музыкой?

– Думаю, что кризисы так или иначе нужны, потому что это закаляет человека и делает его более приспособленным к жизненным невзгодам. К сожалению, наша жизнь это не только розы, это ещё и шипы. Что касается занятий, считаю, все так или иначе должны заниматься музыкой, потому что это часть какой-то божественной космической истины… И, если вы обратили внимание: выходит ребёнок, играет на рояле или на скрипке, и у него совсем другое лицо, правда? У него лик. Что-то такое есть волшебное в музыке, и это очень важно. Китайцы ведь не глупые люди, у них почти 60 миллионов детей только пианистов. Девочек вообще заставляют учиться и танцам, и стихам, и пению, и игре на инструментах, иначе трудно замуж выйти!

– Кто из музыкантов стал для вас учителем, оказал наибольшее влияние на ваше творчество, на кого хотелось равняться?

– За свою жизнь я со столькими людьми встречался, играл, музицировал, беседовал, что даже трудно себе представить! Конечно, есть отдельные, великие мастера, как, к примеру, Леонард Берстайн, Карло Мария Джулини, Эрик Кляйн, как Герберт Караян или Лорин Маазель… Много было встреч с замечательными музыкантами, и я многому учился у них. Некоторые – просто волшебники! И я думал – ну, как это так получается, был один оркестр, а человек вышел на сцену и вроде бы ничего особенного не сделал, просто развел руками – и оркестр стал другим. Какая–то магия. Профессия дирижёра, она в чём-то непостижима, и я долго к этому шёл, но нашёл всё-таки… Знаете, между дирижером и оркестром в этот миг создаётся какое-то метафизическое поле, какое-то другое измерение. И вот когда поймёшь это, точнее, почувствуешь, как это делается, тогда и постигнешь эту тайну. Вначале надо почувствовать, потом понять, а уже затем полюбить…

– Владимир Теодорович, вы являетесь организатором и президентом Детского Благотворительного фонда. Что вас побудило к его созданию?

– Ну, то, что разрушилась великая империя – Советский Союз, народным артистом которого я являюсь. Как материк, который когда–то существовал, а сейчас его нет. И понятно, что при таких политических землетрясениях страдают самые слабые и уязвимые – это дети, старики, больные… Тогда я и подумал: надо что-то делать. А что я могу? На своём месте, в своей маленькой квартирке? Ну, и создал фонд. А сейчас через него прошло более 20 тысяч детей, более 100 операций проведено. И когда во время наших концертов на сцену выходят трёхлетняя девочка и 14-летний мальчик и говорят: «Нам фонд сделал операцию на сердце, и мы сейчас хотим объявить следующий номер программы…» Понимаете? Весь зал в слезах, а дети счастливы, потому что они живые. И я тоже счастлив, потому что сделано что-то такое очень важное. Может, важнее, чем всё другое.

– Что значит для вас успех?

– Тишина. Тогда сердца объединяются…