Я знал, что меня не убьют

Жизнь бывшего сапёра Михаила Макаровича Кулешова сложилась вполне благополучно. Выжил в беспощадной мясорубке Великой Отечественной войны. На пиджаке, который он надевает в День Победы, девять государственных наград: орден Красной Звезды, два ряда медалей, в числе которых три — «За отвагу». Получил высшее образование. Сделал хорошую карьеру. Воспитал замечательных детей, растут внуки.

У Михаила Макаровича Кулешова очень чистая, светлая квартира. Ничего стариковского. Даже тельняшка, выглядывающая через ворот модной рубашки, мне показалась характерным штрихом к его портрету.

— Михаил Макарович, война разделила вашу жизнь на «до» и «после». Что было «до»?

— Красноярский край, Нижнеангарский район, деревня Михайловка. Свой дом, лошадь, корова, семеро детей — вот всё богатство моих родителей. В 30-е годы стали выискивать кулаков. У отца и матери был знакомый партизан, который верховодил в деревне. Он видел, что у нас нищета, заранее предупреждал: «Завтра придут хлеб выгребать. Ты, Марфа Захаровна, спрячь зерно во-о-он туда, мы там искать не будем».

В один момент отцу надоело трястись от страха. Продал лошадь, корову, и мы уехали на Кубань. Прожили там года два — засуха, голодовка… Родители решили вернуться в Сибирь. Сначала отправили меня, брата Ивана и сестру Олю. Сестру приютили знакомые в городе Иланске. Меня взяла к себе старшая сестра, которая так и жила в деревне. Брат устроился на работу. Через два года приехали родители. Наш дом пятистенок власти забрали под ясли. Мы перебрались в Иланск. Купили полуземлянку. Батя работал маляром, старший брат — кондуктором, ещё один брат пристроился в депо. Я учился. Неожиданно пришла беда. Сосед написал анонимку на отца и брата Демьяна. Их арестовали как троцкистов. Брат через неделю в тюрьме умер. Папа отсидел восемь лет…

— Как вы восприняли известие о начале войны?

— С большой печалью. Мне было 17 лет, я окончил курсы машинистов паровоза. Но верил, что немец не пройдёт дальше границы — у нас армия, у нас такая мощь! Ростиком я был очень маленький, вырос только после войны, но играл в футбол, боксом занимался. А тут стали забирать на фронт моих друзей. Их призывают, а у меня — бронь. Пошёл с ними в военкомат, сказал, что нигде не работаю, и услышал команду: «Завтра в девять часов с кружкой, ложкой — как штык!».

На фронте уже воевал старший брат Дмитрий — погиб под Сталинградом… А за мой добровольный порыв сполна расплатилась мать. За годы войны ей даже угля не выписали на производстве: обвиняли меня в дезертирстве… Из сорока сибиряков, призванных вместе со мной, после войны осталось четверо, а до сегодняшнего дня дожили лишь двое.

В Бийске, где мы проходили курсы, нас уговаривали пойти в школу офицеров. Друг Сашка Страгустов отговорил, и попали мы в самое пекло.

— Попробуйте описать один день солдата на войне.

— На всю жизнь запомнил первый день. Мы эшелоном ехали в часть. Под Воронежем на станции Лиски налетели самолёты, разбомбили состав. Паника, ужас, страх! Нас собрали и объявили — в пять часов утра будем наступать на какую-то деревню. Вы, мол, только громче кричите «Ура!» и пошумней, пошумней напирайте! Немец испугается и убежит. Ни винтовок, ни палок, ни вил — с чем наступать?! Мы как гаркнули всем эшелоном в этой деревне, так немцы в кальсонах в окна и удрали. Настоящая психическая атака!

Повели нас в Наугольевку, на комиссию по распределению. Товарищей моих — в сапёры, а я попал в стрелковый батальон, в пехоту. Получил винтовку, а на душе — муторно. Я до войны плаксивый был, без матери вообще не мог — тосковал. Помню, отвезла меня в техникум в Красноярск, там все готовятся к экзаменам, а я брожу, как неприкаянный, с одной мыслью в голове, как поскорее к матери попасть. Так и сбежал из этого техникума. Скучал очень.

И тут, в дивизии, прямо затосковал по своим. Зима уже, снегу по пояс. Все ушли на обед, а я поставил винтовку и подался в ту деревню, где сапёры расположились. Бреду по снегу, падаю, плачу — вдруг найдут, расстреляют! Сам себе внушаю, что негоже солдату так раскисать, но сделать с собой ничего не могу… Добрёл до деревушки-то, земляков отыскал. Командир роты успокоил — не расстреляют. И я в этой роте сапёров три с лишним года провоевал.

— У Юлии Друниной есть стихи: «Я только раз ходила в рукопашный. Раз наяву и тысячу — во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне…»

— В рукопашный не приходилось, а в атаку один раз ходил. Ощущения — не описать. Тут и боязнь, что убьют, и трусом быть не хочется. В каком-то дурном беспамятстве, ничего не соображая, я пошёл в атаку. Немцы не выдерживали наших атак. Сразу отступали. Они могли сдавать позиции, лишь бы сохранить жизнь, а мы — нет. Назад — ни шагу! Страх все по-разному переносили. Я при виде самолётов его не испытывал, старался рассчитать, в какую воронку нырнуть, чтобы не зацепило. А мой земляк, цыган по фамилии Галов, бежал к дереву, быстро руками землю разгребал, голову засовывал, а упитанное тело — всё на виду… Ну не мог человек выносить бомбёжек! Ещё когда ехали из Сибири на фронт, Саша Страгустов нам предсказал, кого куда ранят. Как в воду смотрел. Галову он предрёк ранение в сердце — у того осколок застрял в рёбрах как раз напротив сердца. Мне — тяжёлое ранение в живот. Себе он предсказал лёгкое ранение и смерть через год после войны. 9 апреля 1945 года в Вене меня ранило в живот, едва выкарабкался. И когда я через несколько лет вспомнил о том, что Саша сам себе предсказал, стал его разыскивать. Нашёл его тётку и узнал о судьбе друга. Невеста Саши болела туберкулёзом, он её не бросил, заразился и через полтора года после войны умер. Похоронили друга моего как безродного. Не смог я даже могилку его найти… А какой красавец был, какой жизнелюб!..

— Михаил Макарович, у вас война совпала с возрастом любви. Было ли в военные годы хоть что-то греющее душу?

— До войны была одна девушка, но из семьи, что побогаче. Как ни старался понравиться ей, а надеть, обуть нечего — стеснялся. И любовь не завязалась. На войне строил планы, что стану артистом — вот это, как вы говорите, грело душу. Мне сестра как сделает причёску — ну, Гитлер настоящий! Я его изображал, так и думал, что артист. Весточки из дома придавали бодрости. Сразу радость и слёзы накатывали: дома всё в порядке, и я жив. О смерти вообще мысль не завязывалась. Была какая-то внутренняя уверенность, что меня не убьют. Так домой и писал: ждите, скоро вернусь!

О многом, что на войне было не говорят… Молчат и о том, что многие из нас на войне читали молитвы, надеялись на Бога. Это была какая-то странная, очень необходимая вера. Я сейчас Библию читаю от корки до корки. Жизнь прошла, а многие вещи остались непознанными.

— А что было после войны?

— Один из друзей сказал, что в Красноярске есть техникум, куда директор, бывший фронтовик, принимает солдат без экзаменов. Меня с аттестатом взяли на второй курс. Окончил. Работал в строительном тресте. С войны я вернулся со второй группой инвалидности. Опущение желудка, все болячки обострились, я дошёл до ручки — никакое лечение не помогало, хотя меня два раза в год отправляли бесплатно на курорты. Потом бабка-знахарка подлечила. И одна добрая женщина, председатель профкома, надоумила пойти в институт. Трест платил мне стипендию 120 рублей. Окончил в Новосибирске инженерно-строительный институт, стал главным инженером на строительстве Назаровского угольного разреза. Когда организовывали Красноярский совнархоз, меня пригласили начальником отдела капитального строительства. Оттуда — в Старый Оскол, на ОЭМК... Счастья было много. Интересная работа, всегда на людях.

— Часто вспоминаете войну?

— Часто. Как заболею — она тут как тут. Так её в себе и несу...

Михаил Макарович Кулешов умер в августе 2008 года. Вечная память герою Великой Отечественной войны.