Белая ворона (рассказ, основанный на реальных событиях)

Вера любила поезда. Впервые увиденный ею на станции товарняк, вихрем налетевший откуда-то из-за дымчато-серого горизонта, ошеломил семилетнюю девочку. Вдавленная гулом и напором холодного ветра, кажется, приросшая к колыхающейся платформе, она долго не могла опомниться, теряя ориентацию в пространстве…

С тех пор летящие мимо поезда вызывали в Вериной душе непонятное волнение. Как в сказке, давно рассказанной дедом, виделись ей поначалу добрые волшебники, мелькавшие в окнах вагонов, далёкие страны, куда спешили они, чтобы окунуться в невероятные чудеса, которых так не доставало здесь, среди обыденной суеты. Потом грохочущий на стыках состав, бесследно терявшийся вдали, ассоциировался у девочки с какой-то иной, недоступной ей жизнью, каждый день проносящейся мимо.

Её же теперешняя, скорее, напоминала внутренность этого обшарпанного общего вагона, в котором она, измождённая теснотой и бесконечными остановками, добиралась домой. Тошнотворный запах загашенного сортира и дешёвых папирос, тянувшийся из-за постоянно хлопающей двери, смешивался с острым духом скученных человеческих тел. Так же, как и в этой удушающей атмосфере невозможно было думать о высоком, кроме того, как поскорее отсюда выбраться, так и в Вериной жизни всё чаще не находилось места давнишним грёзам, мечте.

Вчера Вера забрала документы из училища. К чувству долгожданного облегчения примешивалось неотвязное, какое-то противно-липкое ощущение полнейшей безысходности. Впервые Вера не знала, как быть дальше. В первый раз за время своего городского житья она ехала к себе в деревню без настроения.

Низкое, ухоженное здание станции, спрятанное в густых высоких тополях, встретило тусклым светом зарешеченных окошек. Людская лавина, вывалившаяся на платформу, быстро растворилась в темноте. Попутчиков с ночного поезда у девушки не оказалось. До её деревни больше десяти километров. Раньше они с подругами частенько проходили этот путь пешком. Теперь на улице было морозно. Да и зачем тащиться с вещами в темень, только диких кабанов вспугивать в посадке...

Вера опустилась на скамейку. Произошедшее вчерашней ночью проникло, кажется, во все закоулки мозга. Не стереть, не прогнать. Когда девушка начинала думать об этом, её душила обида и новое для неё подстёгивающее чувство мести.

В их общежитской комнате как обычно собиралась весёлая компания. Вера не знала, куда податься, не проситься же каждый день переночевать к однокурсницам. Она легла в свой угол, придавив ухо подушкой. Эти пьяные оргии были здесь делом обычным. Обласканные бутылкой или шоколадкой вахтёрши делали невинные глаза. Вечно занятая комендантша отчитывала только за украденные с балкона казённые наволочки.

Орал магнитофон, выделывали ногами замысловатые кренделя, изображая пляску, подвыпившие парни. Дым коромыслом, мат и визги. Вера стерпела бы всё, не впервой, если бы её оставили в покое. Пьяный гость, едва державшийся на ногах, сорвал с Веры одеяло, схватил за руки, пробуя вытащить в круг танцующих. Она засопротивлялась, толкнув нахала ногой. Тот неожиданно легко покачнулся и повалился на пол. Вера очень испугалась, сидела на кровати белая, как мел, ожидая сдачи. Все притихли, наблюдали за исходом. Верина соседка по комнате съехидничала:

– Она у нас с заморочками, не все дома. Белая ворона. Дай ей в челюсть, Витька, чтоб не воображала.

Рассвирепевший парень поднялся с пола и, как бык на красную тряпку, ринулся к девчонке. Опять схватил за руки, заломил до хруста за спину.

– Ну-ка держите её, девки, – приказал подружкам, – я сейчас устрою баньку с парной этой придурастой.

Ира и Света, переспавшие со всеми встречными, люто ненавидевшие Веру за её чистоту, услужливо вцепились в однокурсницу. Парень рванул Верин халат, тот затрещал, на кровать и пол посыпались оторванные пуговицы. Девчонка закричала, но насильник позвал друга:

– Зажми ей рот, чтоб не вякала!

Тот больно надавил на лицо потной, вонючей ладонью. Витёк содрал с Веры халат, ударил кулаком в живот.

– Теперь бросайте, – скомандовал девчонкам, – пусть станцует что-нибудь эротическое, повеселимся.

Вера метнулась к двери, но пьяный негодяй успел ухватить её за волосы, потянул к себе.

– Вот что, голубка, или, как там тебя, ворона, сова, мне без разницы, предупреждаю, – он зло сверлил Верины глаза, – пикнешь мастаку своему или маме пожалуешься, пеняй на себя. И в твоей задрипанной деревне найду. А сейчас ложись в кроватку, делай бай-бай…

Компания громко смеялась удавшемуся приколу, а Вере хотелось удавиться от стыда и унижения. В эту ночь её, никому не мешавшую тихую деревенскую девочку, окончательно растоптали. Она знала, за что Ира и Света радовались её поражению. Вера не поддавалась неписаным общежитским законам, которые ломали даже самых непорочных и добрых девчонок. Она оставалась сама собой: немного диковатой тихоней, жадной до знаний, доброй, но и упрямой. Всю оставшуюся ночь, укутавшись одеялом, Вера плакала. А утром пошла в директорскую за документами…

Сон не шёл к девушке. Автобус приходит рано утром, придётся коротать ещё несколько часов. Неожиданно в дверях зала ожидания показался парень, высокий, в лисьей шапке и коротком овечьем полушубке. Он подошёл к Вере и, подмигнув, спросил: «Ну что, путешественница, подбросить до дома?». Было что-то знакомое в его чуточку раскосых глазах и добродушной улыбке. Девушка часто добиралась ночью на попутках. С деревенскими парнями, людьми случайными, чья дорога пролегала через их деревню. Дед Афоня, напуганный стуком и тревожным лаем собаки, отпирал трясущимися руками засов калитки и, увидев внучку, радостно обнимал, приговаривая: «Ох, напужала, Верунька – бедовая девка. Рази можно пускаться в ночь с чужими, ой на лиходея наскочишь…».

Девочка верила в людей, особенно деревенских. Она знала, чувствовала: душа деревенская, приросшая корнями к природе, черпала у неё всё доброе и не могла сотворить зло.

Парень, представившийся Виталиком, взял Верину сумку, повёл девушку к машине, стоявшей на площадке у станции. Сердце Веры почему-то неспокойно кольнуло, когда она увидела за рулём в широкой кабине КамАЗа ещё одного попутчика, хорошо одетого рыжего парня, в такой же жёлто-коричневой, как его волнистый чуб, кожанке. «Не наши, не деревенские», – с сожалением подумала девушка, но отступать было поздно. Дверца захлопнулась.

«Кожаный» оказался весёлым балагуром. Он много расспрашивал Веру, забавно хихикал, отпуская остроты. У девушки отлегло от сердца, и она, позабыв о неприятностях, уже думала о деде. Вот обрадуется, опять скажет «бедовая»…

Почти у самой деревни, свернув на обочину, машина остановилась. «Кожаный» достал откуда-то из-за сиденья банку с самогоном.

– Выпьем за знакомство? – смотрел на Веру, нагло улыбаясь. – Мы ведь командированные, киснем в этой глухомани, скучно одним без женского полу. Глядишь, и познакомишь с какой-нибудь молодой дояркой или скотницей.

– От них дурно пахнет, – открыл, наконец, рот до сих пор дремавший Виталик, – навозом. Хотя какая разница, если с бабой переспать хочется.

Веру передёрнуло от этих слов. Исчезло, как рукой сняло, веселье. «Вот влипла-то, – забилось в висках, – измываются над деревенскими, – подумала о парне, – а сам, наверное, до сих пор сумки с салом из деревни таскает».

«Кожаный» налил самогон в большой замусоленный стакан и протянул девушке:

– Не взыщи, один на троих. Тебе, как женщине, уступаем.

Резкий спиртной дух ударил Вере в нос, защекотал в ноздрях, выжав слезу.

– Я не буду, – тихо проговорила она, отстранив его руку.

– Давай ты, Виталька…

Они выпили, закусили разломанным на куски чёрным хлебом. Налили снова.

– Давай, девочка, – Виталик ткнул в Верино лицо вонючий стакан. – Может, брезгуешь после нас?

– Нет, не пью… – Вера сжалась в комок, как будто внутри её свернулась податливая пружина.

Виталик почему-то обозлился, то ли хмель ударил в голову, то ли время пришло раскрыть свои карты. Он вдруг выпалил раздражённо:

– Кого корчишь из себя, клуша деревенская?! В городе, небось, и не такое пробовала…

Вера не могла сдержать себя. Вчерашний случай и теперешнее хамство, ещё множество мелочей, подтачивавших терпение в городе, взорвали её, ни разу ни на кого не крикнувшую и не обидевшую ни одного живого существа:

– За что вы презираете деревню? Ты сам давно городским заделался? Поди родители тоже навозом пахнут?

Виталий не дал ей договорить, схватил за ворот пальто, накрутил его на кулак так, что Вера стала задыхаться.

– Проси прощения, сучонка, а то задушу. К мамочке не доползёшь!

Веру колотило. У неё тряслись руки, но она со всей силы шлёпнула парня по щеке. Тот, разъярённый, по-настоящему вцепился в Верино горло так, что оно захрустело. «Поделом тебе, «белая ворона», – мелькали в голове девушки обрывки мыслей, – сидела бы, поддакивала, поделом…»

Кличка «белая ворона» прицепилась к Вере случайно. Однажды математичка Дина Дориановна, по прозвищу Диндора, отложив в сторону тёмные роговые очки, вдруг спросила:

– Ну что, выпускники, надумали, куда после школы податься? Хотя можно догадаться, кто куда. Отличники у нас только на институты замахиваются, – Диндора, иронично усмехнувшись, посмотрела на Веру, – и какой же выбрала Шелепова?

– Тот, что за деревней, фермой называется. Хочу телятницей устроиться, люблю животных, – простодушно ответила Вера.

Диндора засмеялась, снова надела очки, как будто впервые увидела девочку:

– Ты у нас, Шелепова, прямо какая-то белая ворона. Для того чтобы быть телятницей, не обязательно на пятёрки учиться и заниматься общественной работой. Хвосты быкам крутить можно и без образования.

Вере было обидно до слёз, но она промолчала. Девушка хотела предложить пойти на ферму всем классом. Ведь делают так где-то в других сёлах. Вместе веселее будет. Жильё себе построят, можно даже целую улицу, места хватит, лес рядом, речка. Куда бежать от такой красоты? Её всегда пугали пустые дома, грустно смотрящие тёмными глазницами разбитых окон. Вере больно было видеть, как постепенно чахнет деревня. Уже не хватало молодых рук ни на ферме, ни в поле. Вот домрут старики и городским не к кому будет в гости приезжать. А город кто прокормит?

Поначалу девочка всерьёз обижалась, когда за спиной или в глаза её, смеясь, дразнили «белой вороной». «Глупенькая ты у меня, дочка, – гладя широкой, корявой от мозолей ладонью Верину голову, успокаивал дед Афоня. – Учителка ваша, может, и права. Он сама-то городская, а сладко ей при непутёвом муже и четырёх детишках? Ты жизнь свою загубишь среди этой грязи и непочатого края работы. Одной тебе не потянуть гуж. Ладно нам по горло лиха досталось. Рази ж буду желать тебе такой доли? Последние портки отдам, а тебя выучу, чтоб в тепле и добре жила…»

Кроме деда, родных у Веры почти не осталось. Бабушки Степаниды не стало три года назад. Мать свою девочка почти не помнит, она умерла рано. Отец остался в городе. Раньше иногда присылал деньги, открытки к праздникам. Потом оборвалось и это. Дед старался не говорить о нём, зная, что для их семьи он – отрезанный ломоть.

Вере очень хотелось встретиться с отцом. Посмотреть на него, может, подружиться. Она переписала с сохранившейся открытки на бумажку отцовский адрес и прямо из училища поехала к нему домой. Девушка вспоминала большого сильного мужчину, носившего её, малышку, на широких плечах. Вера представляла отца таким, каким остался он на маленькой свадебной фотографии: красивый, важный, рядом со счастливо улыбающейся матерью.

Когда Вера позвонила, за дверью показался маленький юркий мужчина с розовой лысиной, обрамлённой седым пушком волос. Девушка не сразу поняла, что это её отец, а сообразив, немного разочаровалась.

– Я Вера, ваша дочь, – вместо приветствия сразу бухнула она.

Мужчина округлил и без того большие круглые глаза, стал похож на мудрого филина из мультика.

– Верочка, – глотнув воздуха, после паузы замешательства проговорил он, – проходите. Вы бы предупредили… Это так неожиданно… Вот, Нинель, познакомься, – улыбнулся высунувшейся из ванной даме с пышной причёской, взбитой кверху, и размалёванными, разноцветными, как перья попугая, веками, – это моя дочь Вера. Из деревни.

Его лысина покрылась испариной, будто он мешок картошки поднял.

Дама брезгливо посмотрела на Верины резиновые сапоги и, скривившись в улыбке, ответила:

– Очень приятно, проходите. Сапожки оставьте на пороге, а то с них натечёт на коврик.

Отец засуетился. Помог дочке снять куртку, провёл в зал, где было тесно от мебели. Он не знал, о чём говорить. И Вера, придавленная окружающей обстановкой, встречей с почти чужими людьми, не могла справиться с волнением.

Дамочка принесла кофе в маленьких фарфоровых чашках, тонко нарезанные, красиво уложенные на блюдечке сыр и колбасу.

– Вот попейте кофе, бразильский. А вы, – обратилась к гостье, – наверное, с дороги? Город посмотреть приехали?

– Нет, я здесь учусь на повара.

– На повара? – она громко закрякала, так, что затряслись бугорки жира под мышками. – Ты слышал, Макс, на повара… У вас в деревне, должно быть, все идут в повара или бухгалтеры?

Вере показалась омерзительной эта холёная утка, которой захотелось нагрубить. Но, пересилив себя, девушка пояснила:

– В школе мне дали золотую медаль. Но дед меня не потянет в институте на свою маленькую пенсию.

Отец и «утка» стушевались, переглянувшись, потом та спросила напрямик:

– Вы, наверное, приехали денег просить?

Отец привстал, открыв рот, но дама, придавив его повелительным взглядом к креслу, продолжила:

– Ах, деньги… Нам так не хватает зарплат! В городе ведь всё покупное, не то, что у вас – с огорода. Конечно, мы можем вам выделить энную сумму. Некоторые Кристиночкины вещи заберёте, вам пригодятся, нам девать их некуда, соседям раздаём…

Вера боролась с желанием сказать что-то грубое противной женщине-утке, унижающей её при молчаливом отце. Опустив глаза, чтобы не было видно приближающихся слёз, девушка проговорила:

– Извините, мне ничего не надо. Спасибо. Я только пришла повидать отца. Извините, мне нужно идти.

Дама завернула в тетрадный листок остатки сыра и колбасы с тарелочки, протянула Вере:

– Вы уж не откажите. Чем богаты… Если переночевать или ещё что-то, приходите. Правда, есть некоторые неудобства: Кристиночка занимается на фортепиано, инструмент в ремонте…

Дамочка несла какой-то вздор! Вера её не слушала. Она смотрела на отца – этого чужого ей человека – и просто старалась запомнить его. Когда ещё встретятся?...

Вот такая простая и коротенькая жизнь пронеслась перед Верой в эти минуты опасности. Она чувствовала, ей не справиться со здоровилой. Захрипела, отдирая от себя его звериные лапы. «Кожаный» со скучающим лицом, которое изредка перекашивалось зевотой, наблюдал за борьбой, положив локти на руль и подперев подбородок ладонями. Он лишь хихикал, умиляясь изворотливости девчонки.

Вера стала шарить по дверце и нашла спасительную ручку. Она секундой вывалилась из высокой кабины на землю. Ноги обожгло острой болью. Ничего не соображая, обезумев от испуга, девочка попробовала ползти. КамАЗ неожиданно заурчал, осветив Веру пронзительным светом фар. Огромная махина метнулась в её сторону. Огненный столб прошиб девушку насквозь, разорвался и померк, захватив с собой боль…

С неба густо повалил мягкий снег. Первый снег этой затянувшейся осени…

PS: Вера Шелепова осталась жива, но получила инвалидность, негодяи попали за решётку.